Федоров А. В.: Иоанн Грозный в изображении Г. Р. Державина и А. К. Толстого. Страница 7
1 - 2 - 3 - 4 - 5 - 6 - 7 - 8
Но проблема в том, что ответственность за кровавую эпоху, по мнению писателя, лежит не только на Иоанне, но и на тех, кто терпел его деспотизм, тем самым примиряясь с ним и питая его. Тиранство и рабство взаимосвязаны и каузальны по отношению друг к другу. Недопустимо перекладывать всю ответственность на ту или иную историческую личность, представляя ход истории как смену тиранов. Мы не безвинные страдальцы, терпящие произвол. Во-первых, по мысли Толстого, безвинных страданий не бывает, а во-вторых, если мы терпим произвол, значит, миримся с ним — значит, его заслуживаем. Эта взаимозависимость тирании и покорности, «мучительства и терпения», царя и его подданных обозначена еще Карамзиным: «Таков был царь; таковы были подданные! Ему ли, им ли должны мы наиболее удивляться? Если он не всех превзошел в мучительстве, то они превзошли всех в терпении, ибо считали власть государеву властию божественною и всякое сопротивление беззаконием; приписывали тиранство Иоанново гневу небесному и каялись в грехах своих; с верою, с надеждою ждали умилостивления, но не боялись и смерти, утешаясь мыслию, что есть другое бытие для счастия добродетели и что земное служит ей только искушением». Однако нравственному суду историка подлежит лишь тиран-искуситель, ибо терпевшие его «гибли, но спасли для нас могущество России: ибо сила народного повиновения есть сила государственная»1. И здесь Толстой явно не согласен с Карамзиным: испытание русской землей не пройдено, так как слепое повиновение — лишь условие для тирании. Все страшные приметы позднего правления Грозного «были подготовлены предыдущими временами, и земля, упавшая так низко, что могла смотреть на них без негодования, сама создала и усовершенствовала Иоанна, подобно тому как раболепные римляне времен упадка создавали Тивериев, Неронов и Калигул...» (3, 446).
Проблема деспотизма для Толстого — проблема не историческая и не политическая, а нравственная. Она не зависит от времени: последовательность эпох писатель ощущает через кровную связь поколений. В этом смысле обращение к истории надысторично (у Державина — внеисторично): это попытка осмысления важнейших черт национального характера и попытка предупреждения2 современников (не исключая и Александра-Освободителя) — родовых наследников «грехов и темных деяний» предыдущих поколений. Такое понимание истории Отечества как истории рода неслучайно заставляет вспомнить монолог Пимена из пушкинского «Бориса Годунова», являвшего собой некий ориентир для Толстого во время работы над «Драматической трилогией», которая первоначально должна была носить название «Борис Годунов», о чем он упоминает в одном из писем, шутливо прося прощения у Пушкина. Однако эпически-спокойное принятие прошлого как равновесия славы и греха, знаменитое пушкинское «уважение к минувшему» чуждо романтическому максимализму Толстого. Говоря о нравственном направлении своих произведений, Алексей Константинович охарактеризует его, «с одной стороны, как отвращение к произволу, с другой — как ненависть к ложному либерализму, стремящемуся не возвысить то, что низко, но унизить высокое. Впрочем, я полагаю, что оба эти отвращения сводятся к одному: ненависти к деспотизму, в какой бы форме он ни проявлялся»3. Характерно здесь слово «ненависть», повторяемое неоднократно и в других известных признаниях: «Ненависть моя к московскому периоду — некая идиосинкразия, и мне вовсе не требуется принимать какую-то позу, чтобы говорить о нем то, что я говорю. Это не какая-нибудь тенденция, это — я сам»4. «... Когда я думаю о красоте нашего языка, когда я думаю о красоте нашей истории до проклятых монголов.., мне хочется броситься на землю и кататься в отчаянии от того, что мы сделали с талантами, данными нам Богом!»5 Эти интонации горечи и боли, ощутимые и в исторических произведениях Толстого, вызваны неравнодушным отношением к своему Отечеству, трепетной любовью к нему, оскорбляемой несовершенством, нестроением, нереализованными возможностями нации6. Прошлое живо в настоящем, поэтому автор исторического романа не может и не должен быть бесстрастным летописцем.
Мрачный колорит картин прошлого в романе «Князь Серебряный» освещен и освящен надеждой «изгладить из сердец наших последние следы того страшного времени, влияние которого, как наследственная болезнь, еще долго потом переходило в жизнь нашу от поколения к поколению!» (3, 497). Эта надежда дарована автору светлыми личностями, противостоящими (не насилием, бунтом, а самим фактом своего существования) мрачному времени и жизнью своей утверждающими, что внешние обстоятельства все-таки не окончательно определяют нравственные качества человека. Их личное неучастие во зле, чистота помыслов и неизбывная вера в добро — вот противоядие жуткой эпохе и кровавому тирану, вот что должно служить ориентиром для современников Толстого вне зависимости от реальных исторических условий и условностей. «... Помянем добром тех, которые <...> устояли в добре, ибо тяжело не упасть в такое время, когда все понятия извращаются, когда низость называется добродетелью, предательство входит в закон, а самая честь и человеческое достоинство почитаются преступными нарушениями долга! Мир праху вашему, люди честные! <...> вы шли прямою дорогой, не бояся ни опалы, ни смерти; и жизнь ваша не прошла даром, ибо ничто на свете не пропадает, и каждое дело, и каждое слово, и каждая мысль вырастает, как древо; и многое доброе и злое, что как загадочное явление существует поныне в русской жизни, таит свои корни в глубоких и темных недрах минувшего» (3, 446).
1 Карамзин Н. М. Избранные сочинения. Т. 2. С. 359-360.
2 Эта мысль была высказана А. С. Куриловым в послесловии к роману «Князь Серебряный»: «Не сочувствуя революционному движению, Толстой тем не менее, ненавидя любые формы и проявления деспотизма, самоволия, самовластия, пишет роман-предупреждение» (Толстой А. К. Князь Серебряный. Тула, 1985. С. 325.)
3 Письмо А. Губернатису от 20 февраля 1874 г. (4,426), В этом смысле тиран Грозный и современные Толстому либералы — близнецы-братья: дело «великой крови и великого поту» государя — «сравнять сильных со слабыми, чтобы не было на Руси одного выше другого, чтобы все были в равенстве» (3, 227) — оказывается подозрительно созвучным устремлениям ревнителей «свободы, равенства, братства», которые «весь мир желают сгладить И тем внести равенство, Что все хотят загадить Для общего блаженства» («Порой веселой мая...»).
4 Письмо Б. М. Маркевичу от 7 февраля 1869 г. (4, 259).
5 Письмо Б. М. Маркевичу от 26 апреля 1869 г. (4, 281).
6 Иоанн Грозный — тоже нереализованная возможность идеального монарха, выдающегося исторического деятеля.
1 - 2 - 3 - 4 - 5 - 6 - 7 - 8
 Спасо-Преображенский собор в Тамбове |  Гавриил Державин |  Марка «Екатерина II и ее сподвижники» |