Кокшенева К. А.: Драматические сочинения Г. Р. Державина. Страница 5

1 - 2 - 3 - 4 - 5 - 6

Державин, конечно, знал и разделял эти взгляды Львова. В «Беседе любителей русского слова» также, как известно, одной из целей полагалась «необходимость противодействовать наплыву чужеземных элементов, уже достигшему неблаговидных размеров»¹.

Державин не забывал повторять, что содержание своих произведений для сцены он черпал из истории и баснословия. Но интересна и его попытка — для нас ценное свидетельство исторического мышления на рубеже XVIII и XIX столетий —сопоставить времена.В предисловии к «Грозному» можно прочесть следующее: «Кнынешним военным обстоятельстваммне показалось оное приличной» (4, 492. Курсив мой. — К. К.). «Прилично» сочинение о Иоанне Грозном в обстоятельствах недавно закончившейся Отечественной войны. «Кровожаждущие варварские орды» французов очень легко «подставлялись» на место «татар». Вождь же французов, продолжает сопоставлять Державин, чем не волшебник Нигрин? Для Державина волшебное — всегда враждебное, всегда на стороне противников русских воинов. Так и здесь, он запросто сравнивает Наполеона со своим оперным Нигрином — «родство» их видит в хитрости, обмане, коварстве; отказывает им в мужестве. Змей, продолжает Державин дальше трактовать события оперы, подобен «адскому демону, всю злобу на Россию изрыгающему». Восстановление и воспроизведение на театре чувства ненависти противников-завоевателей, испытанное на себе, достаточно для того, чтобы считать это историей. Не факты, не бытовые подробности, а строй чувств должен быть соответственным историческому произведению, историческим деяниям и событиям. Наконец, образ царя Иоанна должен заставить современников вспомнить о своем, ныне здравствующем царе Александре, обратить взоры к нему, «победившему врагов всей вселенной и утвердившему свободу и блаженство не токмо России, но всей Европы» (4, 492). Исторические картины вызывали в Державине ощущение монументальности дел в России. И от публики требовал он высокости чувств, равной высокости предмета. В этом и был смысл сопоставления времен.

5

Державиным были написаны четыре трагедии, одна из которых осталась незаконченной: «Ирод и Мариамна» (1807), «Евпраксия» (1808), «Темный» (1808), «Атабалибо, или Разрушение Перуанской империи», трагедия с хорами, незаконченная (не позднее 1813 г.). Две из них — «Евпраксия» и «Темный» — опираются на русскую историю. В «Евпраксии» сюжетным источником стало «Сказание о нашествии Батыя на русскую землю» — рязанское княжество Юрия. В «Темном» — борьба за великокняжеский стол в годы правления Московского (с 1425 г.) князя Василия II Васильевича Темного (1415-1462). Обращение в начале XIX столетия к истории России не было новостью — современников в большей степени интересовалареализацияисторической темы в жанретрагедии. Это было время, когда уже внутри жанра классической трагедии появляются сентиментальные мотивы, но они еще не разрушают жестких жанровых канонов; уже ставятся новые задачи и по-новому осмысленные художником они не вмещаются в рамки старых форм, которые еще им же полагаются обязательными.

Державин не боролся с жанровой иерархией, установленной классицизмом, и не подвергал сомнению принятые правила — они не стесняли его свободы и его представлений о трагедии. Трагедии Державина не содержали той новизны, что заставила бы критиков и знатоков интересоваться ими наравне с озеровскими. Даже А. Ф. Мерзляков, столь пристрастный к правилам и риторике, назвал их «развалинами Державина»².

У Державина все устойчиво. Во-первых, он без насилия над собственным дарованием, сохранял во всех трагедиях «известные единства». В трагедии «Темный» одно из этих правил — единство места — даже помогает ему. На сцене запрещено было показывать православные храмы. В судьбе же его героя — Василия Темного, был эпизод, когда противники схватили его в то время, как он был на молитве в Лавре. А потому, говорит Державин, «изобрел я место зрелища близ Углича в мрачной лесной пустыне между простыми сельскими строениями...» (4, 324). Об этом своем намерении — сохранить единства — Державин говорит в каждом предуведомлении к трагедиям. Другой признак, характерный для державинского понимания целей театра, был тоже вполне традиционный: «... театр есть кафедра добродетелей, а эшафот пороков» (Там же). Наконец, постоянный акцент на развитом чувстве долга в героях (в женских образах — своим мужьям и родительской воле, в мужских — к родине, отечеству, земле) делал его в начале XIX столетия «безнадежным» архаистом. Драматические сочинения Державина при его жизни были известны очень небольшому кругу лиц. И если современники видели и ценили в его трагедиях прежде всего патриотизм («Монологи Евпраксиины весьма характерны, — писал Евгений Болховитинов, — а патриотизм разлит по всей трагедии разительнейшими чертами, которые могут пристыдить нас в нынешнее время»³), то новейшие исследователи полагают главной художественной функцией державинских трагедий дидактизм⁴.

В предисловии к трагедии «Темный» Державин отмечал: «... напоминать историю, а особливо отечественную, думаю, не бесполезно. Выводить из ея мрака на зрелище порок и добродетель<...>главная, кажется, обязанность драматических писателей» (4, 322). Вместе с тем, эта задача не была у поэта конечной. В предуведомлении к «Евпраксии», как раньше к «Пожарскому», Державин подчеркивает, что в его трагедиях нет вымысла, все — наша история; сюжетные же добавления, «усиления» он делал в согласии с возможностями искусства, где «романический вымысел» не только допускается, но и поощряется. В «Темном» он усилил причину раздора братьев Шемяки и Василия любовью первого к Марии, жене Василия. В добавление к этому он использует и детали: поясу, отнятому у Шемяки матерью Василия, придал драматург «священное уважение, свойственное суеверию тогдашнего времени» (4, 324) и превратил эту деталь в дополнительную характеристику героя.

Не раз вспоминает Державин деятельность императрицы Екатерины на государственном и драматическом поприще, что, как правило, оценивалось негативно. Мы же можем предположить, что Державин преследовал не элементарную цель — прославления и почитания государей российских. Упоминая об истории ближайшей, он как бы приближал к читателю, будущему зрителю давние исторические события, давал возможность ощутить время прошлое, создавал иллюзию его реальной осязаемости. Он словно выстраивал обратную историческую перспективу: от «прочного и незыблемого спокойствия» екатерининского времени, славного подвигами россиян, дающими мир и покой — цель исторических деяний, обязательную для царей, — к татарскому нашествию и освобождению от него ради мира и покоя.

Кроме того, Державин усиливает смысл своих трагедий, актуализируя его и тем, что татарское нашествие в «Евпраксии» предстает не только как физическое порабощение россиян, он говорит о татарах как «злейших врагах христианства», стремящихся «истребить православную нашу веру и охладить любовь к отечеству...» (4, 248), посягающих на нравственные наши устои, ибо Батый потребовал от князя Федора привести к нему жену — Евпраксию. В целом же, патриотизм Державина вылился в традиционную формулу: «... если бы предки наши отступились отверы, охладели в любви котечествуи верности кгосударям, тогда уже Россия давно бы не была Россиею» (4, 251. Курсив мой. — К. К.). Державин опирался на непонятное нам, но исторически присущее его времени, представление о державе и о царе как помазаннике Божием, т. е. видел в истории России священный (сакральный) смысл⁵. Ставшее «догматической триадой» традиционное чувствование — вера, отечество, царь — и судьба самой «триады» заставляют нас стыдливо отделять большого поэта от его собственных мыслей или непременно искать тираноборческие мотивы. Хотя, должны мы отметить, оставаться верным такому умонастроению в XVIII в. стало уже проблематичным: «Положительная религия на взгляд философов XVIII века есть результат своекорыстия правительств, невежества массы и обманов духовенства. Так как положительная религия держится на двух столпах — на признании бытия Бога-мироправителя и бессмертии души человеческой, то следовало отнять эти столбы или, говоря в духе философов XVIII века, уничтожить эти пугала»⁶. Религии все чаще придавали значение, если она «оглядывалась» на политические цели времени.

Обращение Державина-драматурга к древней русской истории было в определенной степени условным и поэтическим. Новизну же державинского интереса к истории современные исследователи видят во «внимании к "духу времени" и национальному колориту»⁷. Памятники истории и культуры становятся источником развития историзма. Говоря словами Карамзина, в истории выбираются «случаи и характеры.., которые могут быть предметом художеств» (название статьи Карамзина 1802 года). В. А. Озеров, Н. М. Карамзин, В. Т. Нарежный, Д. Ф. Иванов, М. В. Крюковский, С. Н. Глинка обращаются в начале века к российской истории и создают драмы и трагедии. Национальная история возвышала трагедию и соответствовала представлению авторов о героическом спектакле. Трагедиям «о тиранах и пролитии крови» все чаще противопоставляется более «семейственная картина»: «Я, — замечает П. А. Вяземский, — уподобил бы... трагедию картине семейственной, которой живейшие права на сердце наше основаны на отношениях частных»⁸. В. Капнист, передавая свои впечатления от спектакля «Эдип в Афинах», обращался к автору с такими словами:

¹Грот Я. К. Жизнь Державина... Т. 1. С. 914.
²См.: Там же. С. 883.
³См.: Сборник статей, читанных в Отделении русского языка и словесности имп. Акад. наук: Чтения 18 декабря 1867 года в память митрополита Киевского Евгения. СПб., 1868. T. V. Вып. 1. С. 75.
⁴Стенник Ю. В. Жанр трагедии в русской литературе. С. 8.
⁵См.: Тихомиров Л. A. Единоличная власть как принцип государственного строения. М., 1897.
⁶Терновский Ф. Русское вольнодумство при императрице Екатерине II // Труды Киевской Духовной академии. Киев, 1868. Т. 1. С. 402.
⁷Кочеткова H Д. Трагедия и сентиментальная драма начала XIX в. С. 203. Нельзя не отметить, что «Национальный колорит» проявлялся у Державина разнообразно. Так, в «Пожарском» образ Марины Мнишек обрисован в полном согласии с народным повернем о ней. Державин пишет сцену свидания Марины и Пожарского, что было чистым вымыслом. И пишет для того, чтобы представить Марину «прелестницей и чародейкой», завлекающей Пожарского в свои сети. Пожарский побеждает свою страсть, возникшую под чарами Марины. Она — колдунья, чародейка; ее «волшебство» оценивается как враждебное. Любовный момент, примешанный к героизму, и победа над чарами придавали Пожарскому сугубую героическую важность.
⁸Вяземский П. Л. Сочинения. Т. 2. С. 17.

1 - 2 - 3 - 4 - 5 - 6

Портрет Г.Р. Державина

Конверт почтовый «Памятник Гавриле Державину в Тамбове»

Памятник Г.Р. Державину в Казани