302. От Каница. Казань, 25 марта 1779.(перевод с немецкого)
Ваше последнее письмо, от 25 февраля, огорчило меня; признаюсь, оно даже привело меня в уныние. — Право, как малы и шатки бывают великие при дворах, тогда как они, для блага других, должны бы действовать решительно и твердо! Жалкая добродетель, которая руководствуется временем и обстоятельствами!
В самом деле, моя судьба так упряма, что я опасаюсь, что даже и вашей дружеской заботливости трудно будет переломить ее. Чего мне ожидать от Сената? Скажет ли он в своем докладе, что я но его собственной вине просидел 17 лет в одном чине1, и что сам он два раза отказал в моей просьбе?
Конечно, теперь много будет зависеть от того, как Иван Иванович сделал представление: написано ли оно живо и настойчиво, или обыкновенным тоном?
— Вам, дорогой друг, легко будет узнать это; прошу вас, справьтесь, потому что на этом еще держится маленький остаток моей надежды.
Но положим, что представление г. куратора сделано энергически: все таки я могу ожидать только чина; как это мало! ибо по главному делу, по возвращению мне разграбленного и сожженного имущества, по моему тогдашнему разорению, которое еще и теперь тяготит меня, обремененного долгами, — обо всем этом он вероятно ничего не сказал Сенату; а если б и сказал, то, как вы сами говорите, с этой стороны мне надеяться нечего!
Друг, которого сердце, честность и добродетель известны, я прошу вашего совета: должен ли я снова просить Ивана Ивановича; так как его представление в Сенат относится только до чина, то не будет ли он так милостив и не войдет ли к Государыне с особым докладом о вознаграждении меня?
— Мне кажется, что я имею полное право ожидать этого от благодетельнаго куратора, чина же — от Сената. — Не наставите ли вы меня по этому предмету? Не напишете ли о том Михаилу Матвеевичу, чтобы он по этому обстоятельству написал к Ивану Ивановичу и также поддержал бы мое дело в Сенате. Ведь он сам, по благородству своего сердца, и побудил меня через вас, дорогой друг, подать эту просьбу; ведь я уже впал-было в совершенную апатию.
— О! зачем не оставили меня в этом состоянии? Теперь обстоятельства нарушают мое душевное спокойствие и мешают мне работать. С будущей почтой я напишу о том к чувствительному патриоту, к дорогому г. Хераскову; прошу и вас, достойнейший друг, сделать то же, ибо от вашего благородного сердца, от вашего ума жду деятельной помощи и успеха.
Многие из гг. сенаторов, как то: Елагин, Теплов и др. в письмах своих к митрополиту, по поводу напечатанной речи, отзывались обо мне с большой похвалою. Нельзя ли бы и из этого извлечь пользу?
На счет старинных рукописей я исполню ваш совет и пошлю к г. генерал-прокурору; но это может быть сделано только через несколько недель, и потому прошу вас заранее сказать ему, что так как я теперь пишу Казанскую Историю древнюю и новую, то собрал уже много старинных рукописей, еще более соберу, и буду их по временам посылать ему через вас; всех разом послать не могу, потому что большая часть их еще нужна мне для Истории.
«Ваша матушка поручает сказать вам, чтобы вы поскорее отвечали на прилагаемое письмо вашего приказчика и доставили бы мне ответ свой. Другие письма — от митрополита и Алексея Ивановича2, которого поручаю вашей благосклонности. Надеюсь на вас и остаюсь навсегда ваш благодарнейший и вернейший слуга и друг
Ю.Ф Каниц.
«Вчера губернаторша разрешилась сыном».
1 Надворн. сов. Ср. № 304.
2 См. № 300.
 Ночной Эрмитаж в Петербурге |  Портрет Г.Р. Державина (В.Л. Боровиковский, 1811 г.) |  Портрет Г.Р. Державина (В.Л. Боровиковский) |